Мартин МакДонах - Тоскливый Запад [=Сиротливый Запад]

Вэлин: Неужели это правда? Все самоубийцы, ты говоришь?

Уэлш: В любом случае, это именно так, по мнению нашей толпы.

Вэлин: Я не знал этого, однако. Это находка для книг. (Пауза). Значит парень из [фильма] «Он же Смит и Джонс» попал бы в ад?

Уэлш: Я не знаю парня из [фильма] «Он же Смит и Джонс».

Вэлин: Не блондин, а второй парень.

Уэлш: Я не знаю этого артиста.

Вэлин: Он покончил жизнь самоубийством, и причём на вершине своей славы.

Уэлш: Ну, если он наложил на себя руки, да, он тоже будет в аду. (Пауза). Это замечательно. Ты можешь убить дюжину человек, даже две дюжины. До тех пор пока ты сожалеешь о содеянном, ты можешь попасть в рай. Но если ты убиваешь самого себя, тогда нет. Тогда попадёшь прямо в ад.

Вэлин: Это звучит очень сурово. (Пауза). Значит, Том будет теперь в аду, не так ли? О Господи. (Пауза) Я размышляю, встретил ли он уже парня из [фильма] «Он же Смит и Джонс»? Ох, этот артист должен сей час быть уже очень стар. Том, возможно, даже не узнает его. И это если он вообще смотрел этот фильм. Я видел его только в Англии. Может, здесь этот фильм вообще не показывали по телику.

Уэлш (вздыхая): Ты не поделишься каплей этого самогона, а, Вэлин? У меня страшная жажда…

Вэлин: Ах, батюшка, у меня только капля и осталась и мне самому она нужна…

Уэлш: Да у тебя же пол бутылки…

Вэлин: И если бы у меня была возможность, я бы поделился, но у меня нет такой возможности, да и вообще должны ли священники пить спиртное? Нет не должны, во всяком случае, не в ночь…

Уэлш: Ты должен делиться, как говориться в Библии. Или это говорится где-то ещё…

Вэлин: Я хотел казать, что ты не должен пить в ночь, когда ты позволил одному бедняге из твоей паствы наложить на себя руки.

Уэлш: Удачно было это сказать, да?! Надо мне это сейчас?!

Вэлин (бормочет): Не пытайся выпрашивать выпивку у бедняка, у тебя есть твоя зарплата.

ВЭЛИН встаёт, кладёт бутылку обратно в железную коробку из-под печенья и тщательно заклеивает крышку, (напевая с закрытым ртом).

Уэлш: Какой-то странный запах сегодня, Вэл, в вашем доме, а?

Вэлин: Если ты собираешься критиковать запах в моём доме, можешь уходить. Да, можешь идти.

Уэлш: Пахнет как пластмасса, а?

Вэлин: Выпрашивает мой самогон, а потом говорит, что мой дом воняет. И это ещё не самое худшее.

Уэлш (пауза): Зато Коулмэн пришел, в конце концов, помочь нам с беднягой Томом, хотя он и опоздал. Но это было ужасной ошибкой с его стороны, когда он спросил несчастную мать Тома, будет ли она печь слоёные пироги на поминки.

Вэлин: Это было ужасно почти до предела.

Уэлш: И как она сидела там плача, и он подталкивал её локтем снова и снова и спрашивал: «У вас будут слоёные пироги, Госпожа, не так ли?»

Вэлин: Если бы он был пьян, это можно было простить, но он был трезв. Это было просто от злобы. (Смеётся). Хотя это было и смешно в тоже время.

Уэлш: Да кстати где же он? Мне помнится, что он шёл с нами по дороге.

Вэлин: Он остановился, чтобы завязать свои шнурки. (Пауза. Продолжает, осознав). У Коулмэна нет шнурков. Он носит [лёгкие] кожаные туфли [типа мокасин]. (Пауза). Куда делись все [статуэтки] Непорочной Девы Марии?!

Он наклоняется над плитой, кладёт свои руки на её верх, чтобы убедиться, что статуэтки не упали за неё. Опаляю- щий жар от плиты жжёт его руки, и он отдёргивает их с визгом.

(В истерике). Что?! Что?!

Уэлш: Что случилось, Вэлин? Уходя, ты оставил плиту включённой?

Потрясённый, ВЭЛИН открывает дверцу плиты с полотенцем. Дым валит наружу, поднимаясь. Он вынимает дымящуюся кастрюлю с расплавленной пластмассой, с чувством тошноты он ставит кастрюлю на стол и осторожно достаёт одну из полу — расплавленных статуэток с полотенцем.

Все твои статуэтки расплавлены, Вэлин.

Вэлин (шатаясь, отступает назад): Я убью эту сволочь! Я убью эту сволочь!

Уэлш: Я готов побиться об заклад, что это был Коулмэн, Вэлин.

Вэлин: Всё указывает на это! Я убью эту сволочь!

ВЭЛИН хватает ружьё со стены и шагает по комнате, ошеломлённый. УЭЛШ вскакивает и пытается успокоить его.

Уэлш: О Вэлин! Положи это ружьё!

Вэлин: Я прострелю ему башку! Я прострелю его проклятую башку! Я говорил ему не трогать мою плиту, и я говорил ему не трогать мои статуэтки, а он что сделал? Он сварил мои статуэтки в моей плите! (Смотрит в кастрюлю). Эта была благословлена Папой [Римским]! Эту дали моей матери американцы! И все они пропали! Все! Они все теперь только дурацкие головы, катающиеся вокруг!

Уэлш: Ты не можешь стрелять в своего брата из-за неодушевлённых предметов, Вэлин! Отдай мне это ружьё немедленно.

Вэлин: Неодушевлённые предметы? Мои статуэтки святых? И ты называешь себя священником? Не удивительно, что ты предмет насмешек Католической Церкви Ирландии. А этого нелегко добиться, парень.

Уэлш: Теперь отдай мне его, я сказал. Ты собираешься убить свою собственную плоть и кровь.

Вэлин: Да, мою собственную плоть и кровь, а почему нет? Если ему позволено убивать свою собственную плоть и кровь и остаться безнаказанным, почему мне нельзя?

Уэлш: Ну о чём ты говоришь? Коулмэн выстрелил в вашего отца в результате несчастного случая, и ты прекрасно это знаешь.

Вэлин: Чёрта с два несчастного случая! Ты единственный идиот в Линнэне, который верит, что этот выстрел был несчастный случай. Разве не смеялся отец над причёской Коулмэна и разве Коулмэн не вскочил, не потянул его назад за волосы и не прострелил бедняге череп именно так как он обещал с восьмилетнего возраста и отец наступил на его Scalectrix, разломив его пополам…

КОУЛМЭН входит через наружную дверь.

Коулмэн: Однако я любил этот Scalectrix. Он светился в полумраке.

ВЭЛИН поворачивается и направляет ружьё на КОУЛМЭНА. УЭЛШ отступает со стоном, обхватив голову руками. КОУЛМЭН невозмутимо идёт к столу и садится.

Уэлш: Это не правда! Это не правда!

Коулмэн: Смотри, он побледнел как бумага…

Вэлин: Нет, ты заткнись! Не болтай после твоих грязных преступлений…

Уэлш: Скажи мне, что ты не застрелил твоего отца умышленно, Коулмэн. Пожалуйста, сейчас…

Вэлин: Это не о нашем отце, будь он не ладен! Это о моих статуэтках, чёрт бы тебя побрал!

Коулмэн: Видишь, какие у этого парня приоритеты?

Вэлин: Плавить статуэтки — это действие, направленное прямо против Бога!

Уэлш: Также как и стрелять в голову своего отца!

Вэлин: И регулятор газа был на максимальной отметке!

Уэлш: Скажи мне, Коулмэн, пожалуйста, скажи мне. Скажи мне, что ты не застрелил своего отца намеренно. О, скажи мне прямо сейчас…

Коулмэн: Да успокоишься ты, наконец? (Пауза). Конечно, я застрелил моего отца намеренно.

УЭЛШ начинает стонать опять.

Коулмэн: Я не собираюсь выслушивать ни от кого замечания. [Он сказал, что] мои волосы выглядят как волосы пьяного ребёнка. А я как раз только что причесал мои волосы, и они были в полном порядке! И я прекрасно знаю, что прострелить голову собственному отцу против Бога, но есть оскорбления, за которые нельзя прощать.

Вэлин: И варить статуэтки тем более против Бога, особенно если это статуэтки Святой Девы Марии.

Коулмэн: Это достаточно верно, трудно спорить, если у парня ружьё, и я скажу тебе ещё одну вещь, которая против Божьей воли, пока этот парень не влепил в меня пулю…(обращаясь к УЭЛШУ). Эй, стонота, ты слушаешь?

Уэлш: Я слушаю, я слушаю, я слушаю…

Коулмэн: Я скажу тебе ещё одну вещь, которая против Бога. Усадить своего брата в кресло, когда мозги его отца стекают по нему, и обещать сказать всем что это был несчастный случай…

Вэлин: Теперь заткнись, сволочь…

Коулмэн: Если я подпишу, что я отказываюсь в его пользу от всего, что мой отец оставил мне в своём завещании…

Уэлш: Нет…нет… нет…

Коулмэн: Его дом и его землю, и его столы и его кресла и его сбережения чтобы транжирить их по мелочам на дерьмовые плиты, чтобы мучить ими меня, мерзавец…